Мы будем жить с тобой на берегу,
отгородившись высоченной дамбой
от континента, в небольшом кругу,
сооруженном самодельной лампой.

Мы будем в карты воевать с тобой
и слушать, как безумствует прибой,
покашливать, вздыхая неприметно,
при слишком сильных дуновеньях ветра.

Я буду стар, а ты -- ты молода.
Но выйдет так, как учат пионеры,
что счет пойдет на дни -- не на года, --
оставшиеся нам до новой эры.

В Голландии своей наоборот
мы разведем с тобою огород
и будем устриц жарить за порогом
и солнечным питаться осьминогом.

Пускай шумит над огурцами дождь,
мы загорим с тобой по-эскимосски,
и с нежностью ты пальцем проведешь
по девственной, нетронутой полоске.

Я на ключицу в зеркало взгляну
и обнаружу за спиной волну
и старый гейгер в оловянной рамке
на выцветшей и пропотевшей лямке.

Придет зима, безжалостно крутя
осоку нашей кровли деревянной.
И если мы произведем дитя,
то назовем Андреем или Анной.

Чтоб, к сморщенному личику привит,
не позабыт был русский алфавит,
чей первый звук от выдоха продлится
и, стало быть, в грядущем утвердится.

Мы будем в карты воевать, и вот
нас вместе с козырями отнесет
от берега извилистость отлива.

И наш ребенок будет молчаливо
смотреть, не понимая ничего,
как мотылек колотится о лампу,
когда настанет время для него
обратно перебраться через дамбу.

We will be live with you on the shore,
cut off a very tall dam
from the continent, in a small circle,
built a homemade lamp.

We will be in the cards to fight with you
and listen to how mad the surf,
to pakaslahti, sighing inconspicuously,
too strong blows of wind.

I'm old, and you -- you are young.
But come so, how to teach the pioneers,
the account goes on the days -- not years --
the rest of us to a new era.

In the Netherlands its the opposite
we'll build you a vegetable garden
and will the oyster roast at the threshold
and solar to eat octopus.

Let the cucumbers makes a noise over the rain,
we will tan with you-eskimo,
and with tenderness you will hold your finger
by wild strip.

I'm at collarbone in the mirror take a look
and find behind the wave
and old Geiger in tin box
on propolisa faded and the strap.

Winter comes, cruelly twisting
the sedges of our wooden roof.
And if we make a child,
then we call Andrew or Anna.

So, to morwenna face grafted,
not forgotten was the Russian alphabet
whose first sound breath will last
and, therefore, in the future will be established.

We will be in the cards to fight, and here
us together trump will take
from the shores of the tortuosity of the tide.

And our child will be silently
look, not understanding anything,
like a moth pounding on the lamp
when the time is right for him
back to cross the dam.