самое забавное в том, владислав алексеевич,
что находятся люди,
до сих пор говорящие обо мне в потрясающих терминах
«вундеркинд»,
«пубертатный период»
и «юная девочка»
«что вы хотите, она же еще ребенок» -
это обо мне, владислав алексеевич,
овладевшей наукой вводить церебролизин внутримышечно
мексидол с никотинкой подкожно,
знающей, чем инсулиновый шприц
выгодно отличается от обычного –
тоньше игла,
хотя он всего на кубик,
поэтому что-то приходится вкалывать дважды;
обо мне, владислав алексеевич,
просовывающей руку под рядом лежащего
с целью проверить, теплый ли еще, дышит ли,
если дышит, то часто ли, будто загнанно,
или, наоборот, тяжело и медленно,
и решить, дотянет ли до утра,
и подумать опять, как жить, если не дотянет;


обо мне, владислав алексеевич,
что умеет таскать тяжелое,
чинить сломавшееся,
утешать беспомощных,
привозить себя на троллейбусе драть из десны восьмерки,
плеваться кровавой ватою,
ездить без провожатых
и без встречающих,
обживать одноместные номера в советских пустых гостиницах,
скажем, петрозаводска, владивостока и красноярска,
бурый ковролин, белый кафель в трещинах,
запах казенного дезинфицирующего,
коридоры как взлетные полосы
и такое из окон, что даже смотреть не хочется;
обо мне, которая едет с матерью в скорой помощи,
дребезжащей на каждой выбоине,
а у матери дырка в легком, и ей даже всхлипнуть больно,
или через осень сидящей с нею в травматологии,
в компании пьяных боровов со множественными ножевыми,
и врачи так заняты,
что не в состоянии уделить ей ни получаса, ни обезболивающего,
а у нее обе ручки сломаны,
я ее одевала час, рукава пустые висят,
и уж тут-то она ревет – а ты ждешь и бесишься,
мать пытаешься успокоить, а сама медсестер хохочущих
ненавидишь до рвоты, до черного исступления;
это я неразумное дитятко, ну ей-богу же,
после яростного спектакля длиной в полтора часа,
где я только на брюхе не ползаю, чтобы зрители мне поверили,
чтобы поиграли со мной да поулыбались мне,
рассказали бы мне и целому залу что-нибудь,
в чем едва ли себе когда-нибудь признавалися;
а потом все смеются, да, все уходят счастливые и согретые,
только мне трудно передвигаться и разговаривать,
и кивать своим,
и держать лицо,
но иначе и жить, наверное, было б незачем;
это меня они упрекают в высокомерии,
говорят мне «ты б хоть не материлась так»,
всё хотят научить чему-то, поскольку взрослые, -
размышлявшую о самоубийстве,
хладнокровно, как о чужом,
«только б не помешали» -
из-за этого, кстати, доктор как-то лет в девятнадцать
отказался лечить меня стационарно –
вы тут подохнете, что нам писать в отчетности? –
меня, втягивавшую кокс через голубую тысячерублевую
в отсутствие хрестоматийной стодолларовой,
хотя круче было б через десятку, по-пролетарски,
а еще лучше – через десятку рупий;
облизавшую как-то тарелку, с которой нюхали,
поздним утром, с похмелья, которое как рукой сняло;
меня, которую предали только шестеро,
но зато самых важных, насущных, незаменяемых,
так что в первое время, как на параплане, от ужаса
воздух в легкие не заталкивался;
меня, что сама себе с ранней юности
и отец, и брат, и возлюбленный;
меня, что проходит в куртке мимо прилавка с книгами,
видит на своей наклейку с надписью «республика» рекомендует»
и хочет обрадоваться,
но ничего не чувствует,
понимаешь, совсем ничего не чувствует;
это меня они лечат, имевшую обыкновение
спать с нелюбимыми, чтоб доказать любимым,
будто клином на них белый свет не сходится,
извиваться, орать, впиваться ногтями в простыни;
это меня, подверженную обсессиям, мономаниям,
способную ждать годами, сидеть-раскачиваться,
каждым «чтобы ты сдох» говорить «пожалуйста, полюби меня»;
меня, с моими прямыми эфирами, с журналистами,
снимающими всегда в строгой очередности,
как я смотрю в ноутбук и стучу по клавишам,
как я наливаю чай и сажусь его пить и щуриться,
как я читаю книжку на подоконнике,
потому что считают, видимо,
что как-то так и выглядит жизнь писателя;
они, кстати говоря, обожают спрашивать:
«что же вы, вера, такая молоденькая, веселая,
а такие тексты пишете мрачные?
это все откуда у вас берется-то?»
как ты думаешь, что мне ответить им, милый друг владислав алексеевич?
может, рассказать им как есть – так и так, дорогая анечка,
я одна боевое подразделение
по борьбе со вселенскою энтропией;
я седьмой год воюю со жлобством и ханжеством,
я отстаиваю права что-то значить,
писать,
высказываться
со своих пятнадцати,
я рассыпаю тексты вдоль той тропы,
что ведет меня глубже и глубже в лес,
размечаю время и расстояние;
я так делаю с самого детства, анечка,
и сначала пришли и стали превозносить,
а за ними пришли и стали топить в дерьме,
важно помнить, что те и другие матрица,
белый шум, случайные коды, пиксели,
глупо было бы позволять им верстать себя;
я живой человек, мне по умолчанию
будет тесной любая ниша, что мне отводится;
что касается славы как твердой валюты, то про курс лучше узнавать
у пары моих приятелей, -
порасспросите их, сколько она им стоила
и как мало от них оставила;
я старая, старая, старая баба, анечка,
изведенная,
страшно себе постылая,
которая, в общем, только и утешается
тем, что бог, может быть, иногда глядит на нее и думает:
- ну она ничего, справляется.
я, наверное,
не ошибся в ней.

the funny thing is, Vladislav Alekseevich ,
that there are people
still talking about me in terms of stunning
" Prodigy "
" Puberty "
and " young girl "
"What do you want , she's still a child " -
it's about me , Vladislav Alekseevich ,
has mastered the science administered intramuscularly Cerebrolysinum
meksidol with nikotinkoy subcutaneously
knowing than an insulin syringe
favorably with the usual -
thinner needle ,
although he only cube
so something has to stick twice;
me, Vladislav Alekseevich ,
insert your hand under the close lying
in order to verify , whether still warm , breathes whether
if breathing is often whether , if cornered ,
or, conversely, heavy and slow,
and decide whether to dotyanet am
and think again how to live, if not dotyanet ;


me, Vladislav Alekseevich ,
that can carry heavy
repair broken ,
helpless to comfort ,
bring themselves to tear out of the trolley gums eights
vatoyu spitting blood ,
travel without escort
and no greeters ,
single rooms to settle in the Soviet empty hotels,
say, Petrozavodsk , Vladivostok and Krasnoyarsk
brown carpet, white tile in the cracks ,
treasury smell of disinfectant ,
corridors as runways
and such of the windows that do not want to even look ;
me that travels with her mother in the ambulance ,
rattling on every pothole ,
and his mother a hole in the lung , and even her whimper in pain,
or through the autumn sitting with her trauma ,
In the company of drunken hogs with multiple stab ,
and doctors are so busy
that is not able to give her a half an hour , no anesthetic ,
and she handles both broken
I wore it an hour , empty sleeves hanging ,
and even then that she roars - and you wait and get mad ,
mother trying to calm herself and nurses laughing
hate to vomit , to black frenzy ;
I my child is unreasonable , well golly same
Vicious play after half an hour in length ,
where I just do not crawl on his belly to the audience to believe me ,
to play with me, yes poulybalis me
would have told me and the whole hall anything
What hardly ever accept myself ;
and then everyone laughs , yes, everyone leaves happy and warmed ,
just hard for me to move around and talk,
and nod their ,
and keep the person
but otherwise live and probably had no reason to b ;
it's me, they accused of arrogance ,
tell me , "You used foul language , though not so "
everyone wants to teach something as adults -
contemplated suicide ,
coolly , as strange ,
" Only it had not prevented " -
because of this , by the way , the doctor once in nineteen years
refused to treat me permanently -
You will die here , that we write in the reporting ? -
I have drawn in blue coke through thousand-
in the absence of one hundred dollar textbook ,
although cooler was used by ten, proletarian,
and even better - through ten rupees ;
lick the plate somehow , which sniffed,
late morning , with a hangover , which vanished ;
I Betrayed only six ,
but most important , vital , irreplaceable ,
so that for the first time as paragliding, horror
air into the lungs do not push ;
me that herself from an early age
father and brother, and beloved ;
me that extends past the counter in a jacket with books
sees on its label with the word " republic" recommends "
and wants to rejoice ,
but feels nothing
you know , just does not feel anything ;
that they treat me , who used to
sleep with the unloved , to prove to favorite
if they wedge white light does not converge ,
squirm , scream , dig her nails into sheets ;
this is me exposed to obsessions , monomania ,
able to wait for years , sit - sway
each " dead to you " say " please love me ";
me with my live , with journalists ,
always filming the strict priority
as I look at the laptop and knock on the keys
I pour tea and sit down to drink it and squint
I read a book on the windowsill
because they think , probably,
that looks something like the writer's life ;
they are , by the way , love to ask :
" What are you , faith, so young , cheerful ,
such texts and write gloomy ?
it's all taken from you , then? "
do you think that I answer them , my dear friend Vladislav Alekseevich ?
can tell them what it is - and so , dear Anya ,
I'm one combat unit
to combat Ecumenical entropy ;
I 've been fighting with the seventh year zhlobstvom and bigotry ,
I defend the right to mean something ,
write
speak
with its fifteen ,
I crumbled texts along the trail,
that leads me deeper and deeper into the forest ,
Mark up the time and distance ;
I do this since childhood , Anya ,
and the first came and extol ,
and behind them came and drown in the muck ,
important to remember that those and other matrix
white noise , random codes , pixels ,
it would be foolish to let them impose themselves ;
I'm a living man , I default
will close any niche that is given to me ;
regard fame as a hard currency , the better to learn about the course
a couple of my buddies -
porassprosit them how much it cost them
and how few of them left ;
I'm an old , old, old woman , Anya ,
hassled
scared myself hateful ,
which , in general, and only comforted
that God may be , sometimes looks at her and thinks:
- Well, it 's nothing to cope .
I probably
not mistaken in her.